Бушин по писателе Гранине

Помню, у нас в школе в старшем классе на уроке литературы каждый ученик должен был прочитать что-то из современной литературы. Тема такая была. Ну я поискал что в доме есть, попался Гранин. Сборник рассказов «Река Времён». Прочитал, помню там про строительство атомной бомбы под руководством Курчатова. Книжка мне понравилась, она была проста и понятна, я даже удивился — вроде бы для взрослых книжка, а ничего сложного. Когда на уроке спросили, я с удовлетворением ответил, мол, вот Гранина читал. Учительницу ажно скривило — о, это была начитанная и пожилая женщина. Кстати, от упоминания Окуджавы её тоже передёргивало. Я всё никак понять не мог, чтож ей так не нравилось! А просто глубже она знала и писателей и советскую литературу — не по одному рассказику или стишку.

А вот писатель, фронтовик Бушин пишет о Гранине:

ЭПИТАФИЯ НАЙДЕНА
В.С. Бушин

За все девяносто с лишним лет он высказывается
и говорит вслух то, о чём все девяносто лет молчал.
Ф.Достоевский. Великий инквизитор.

27 ноября в Ленинграде президент Путин открыл памятник писателю Даниилу Гранину, Герою социалистического труда, почётному гражданину Петербурга. «Судьба Гранина, судьба нашего выдающегося соотечественника и современника, — сказал президент,- была неразрывно связана с Ленинградом, с Петербургом. И сам он, его личность, впитали лучшие черты его родного города. Потому что этот город, безусловно, стал для него родным». Путин, сообщает пресса, назвал Гранина подлинным русским интеллигентом, выдающимся мыслителем, честным, совестливым и порядочным человеком, которому в своих произведениях удалось отразить события почти всего XX века.

«Он заслужил признание и любовь, уважение миллионов людей. При этом никогда не останавливался в своём творческом и духовном поиске. Как и многие герои его книг, он стремился к познанию, к истине», — подчеркнул президент.

Российский лидер напомнил, читаем дальше, что «Гранин ушёл на Великую Отечественную войну добровольцем. Защищал Ленинград в самые тяжёлые дни блокады. После войны посвятил себя творчеству, напоминая людям о милосердии и человеколюбии». Завершив свою речь, Путин вместе с дочерью Гранина возложил к памятнику писателя букет алых роз.

Что ж, очень прекрасно. Истинный русский интеллигент, мыслитель, совестливый человеколюб, стремился к истине, любовь миллионов… Что ещё можно? Только вот насчёт подлинного русского интеллигента… Не совсем подлинный. Он писал в анкетах, что украинец. И насчёт добровольца. Согласно Указу Президиума Верховного Совета от 22 июня 1941 года Гранин по возрасту подлежал мобилизации в первые дни войны. Не совсем правильно утверждение и тех, кто уверяет, что писатель начал войну рядовым, а закончил капитаном. Нет, до войны он был секретарём комитета комсомола знаменитого Кировского (Путиловского) завода, т.е. был крупным комсомольским работником, и в армии он сразу получил звание капитана. В этом звании в октябре 1944 года и демобилизовался.

А ныне, в такой знаменательный час нельзя не вспомнить некоторые странные суждения мыслителя-фронтовика о войнах вообще и о Великой Отечественной в том числе. Вспомнить и отбросить, и забыть, дабы лик воздвигнутого ему памятника сиял беспорочно.

Так вот, однажды, ещё не будучи памятником, мыслитель заявил: «Правда о войне всегда меняется». Это как понимать? Например, за два века что изменились в правде о войне 1812 года? Конечно, что-то могло быть уточнено, дополнено, но ведь не об этом же речь. Я знаю только две попытки изменить давно известную правду об этой войне и внедрить новую. Первую совершил известный «меч Божий» Солженицын. В своём «Архипелаге» он уверял: «Из-за полесских лесов и ильменских болот Наполеон не нашёл Москвы» (Париж, 1973. YMCA-PRESS.Т.1,с.387). Так что, выходит, никакого Бородинского сражения, никакого пожара Москвы, никакой Березины и гибели великой армии двунадесяти языков не было и быть не могло. Упёрся Наполеон в болота и повернул обратно, в любимый Париж. Ну, это кардинально.

Второй факт новой правды об этой войне соорудил сам Гранин, утверждая, что армия Наполеона была армией жутко совестливых, стыдливых, честных людей. И в знаменитом романе «Война и мир» именно такими они и показаны… «Французы для Толстого, — уверял Даниил Александрович, — были не только оккупантами, но и людьми, которые страдали, мучились. Толстой относился к французам как к несчастным людям, втянутым в кровопролитие». Со страниц «Завтра» я тогда попросил писателя назвать в романе образ хоть одного французского оккупанта, который страдал бы и мучился, грабя и убивая русских, а Толстой жалел его. Выдающийся русский интеллигент не ответил, не назвал пусть бы одного завалящего французика из Бордо. Да и не мог — нет таких в великом романе. И я высказал предположение: довелось ли Гранину за долгую жизнь прочитать великий роман Толстого?

В другой раз он поведал: «Каждая война рано или поздно становится грязной». Каждая!.. Ну, во-первых, бывали войны, которые не рано или поздно, а с самого начала, даже с замысла были грязными. Таковы нашествие Наполеона и Гитлера на нашу родину, нападение Японии на Китай в 1931 году, трёхлетняя агрессия США против Кореи, начатая в 1950 году, с 1959 года длившаяся 15 лет война против Вьетнама и другие кровавые бесчинства США против стран аж на другой стороне земного шара от них, в которых им абсолютно нечего было делать, — против Югославии, Афганистана, Ирака, Ливии…

А когда же стала грязной Великая Отечественная война, спасшая мир от рабства — не с того ли момента, как Гранин за полгода до её окончания демобилизовался? Или всё-таки успел поучаствовать в Грязной войне? Очень странно, однако кумир миллионов не понимал, что все освободительные войны, отпор и изгнание любого захватчика это благороднейшее дело. Такими и были наши войны против Наполеона и Гитлера, как и позорное изгнание японцев из Китая и американцев из Кореи и Вьетнама.

И вот после всего этого мы услышали от искателя истины ещё и такое: «У нас история войны обросла враньём». Это кто же постарался? Кто эти лжецы? Шолохов в романе «Они сражались за Родину», в рассказе «Судьба человека» и в статье «Наука ненависти»? Алексей Толстой в «Рассказах Ивана Сударева» и в «Русском характере»? Тихонов в поэме «Киров с нами»? Фадеев в «Молодой гвардии»? Леонов в пьесах «Нашествие» и «Взятие Великошумска»? Эренбург в пламенной и почти ежедневной в пору войны публицистике? Твардовский в «Василии Тёркине»? Светлов хотя бы в стихотворении «Итальянец»? Антокольский в поэме «Сын»? Соболев в «Морской душе»? Корнейчук в пьесе «Фронт»? Симонов в повести «Дни и ночи», в двухтомнике военных дневников и в таких стихах, как эти:

Опять мы отходим, товарищ.
Опять проиграли мы бой.
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной…

Или Некрасов «В окопах Сталинграда»? Бондарев в повестях «Горячий снег» и «Батальоны просят огня»? Сергей Смирнов в «Брестской крепости»? Константин Воробьёв в «Убиты под Москвой» и «Это мы, Господи!», Гудзенко, Павел Шубин или Юрий Белаш в стихах? Вершигора в «Людях с чистой совестью»? Полевой в «Повести о настоящем человеке»? Или Ковпак в воспоминаниях «От Путивля до Карпат»? Или Медведев в «Сильные духом»? Или врали Шостакович в Седьмой симфонии, Калатозов в фильме «Летят журавли», Чухрай в «Балладе о солдате»? Или неправду показали художники Корин и Дейнеко, Пластов и Кривоногов? Ну, назвал бы хоть одно имячко, книгу, картину, фильм! Надо же и кумиру миллионов отвечать за свои слова. Некоторые из перечисленных имён и произведений были упомянуты в написанной вместе с А.Адамовичем «Блокадной книге» с почтением и уважением, как честные, правдивые свидетельства о войне. Так это же в советское время. А теперь это стало для него враньём!

Действительно, есть охотники извратить и оболгать историю Великой Отечественной, но в советское время им не давали хода, а теперь за такую клевету дают ордена, премии, даже ставят памятники. Четыре года тому назад в «Литературной газете» была статья о «круглом столе» в Ленинграде, посвящённом окончанию Второй мировой войны. В нём приняли участие историки, писатели, деятели культуры. В том числе и Гранин. Уровень «стола» был высокий: ведущим беседы был тогдашний председатель Госдумы Сергей Нарышкин.

Думаю, что на Западе не решились бы лгать о войне, если бы не российские клеветники-первопроходцы, прежде всего Хрущёв, а потом Волкогонов, Радзинский, Сванидзе, Млечин, Б.Соколов, Солонин и другие. После них на Западе рассудили просто: уж если русские (а кто там русский?) сами такое вытворяют со своей победой, то почему же нам не воспользоваться, не побежать вслед? И побежали, и потрусили, и поползли — молча мимо наших побед и с увеличительным стеклом, направленным на наши неудачи.

Прав президент Ассоциации музыкальных театров страны Юрий Александров, сказавший на том «круглом столе»: «Формально Вторая мировая война закончилась, а фактически нет. Если раньше убивали тело, то теперь — душу». А вот и преуспевающий писатель Евгений Водолазкин где-то у кого-то усмотрел «враньё и фальшь» о войне. Что именно и кого он имеет в виду, понять из текста статьи нельзя — в ней нет имён и фактов. Но вспоминается такой факт о самом Водолазкине. 8 мая 2009 года он писал в «Новой газете», что во время блокады Ленинграда А.А.Жданову, главному руководителю обороны города, спецрейсами доставляли по воздуху ананасы. Он без них, дескать, жить не мог! Но почему же многими рейсами? Ведь можно было одним рейсом на всю блокаду обеспечить. И сказана эта чушь с такой уверенностью, словно те ананасы росли на персональном огороде самого Водолазкина, он сам и самолёт вёл. Ведь тут не просто глупое враньё. После этого надо не приглашать за «круглый стол», а посадить под кухонный и там пять лет кормить солёными ананасами.

Сильно удивило и выступление директора Института русской литературы Академии Наук Всеволода Багно. Он вспомнил высказывание Пушкина о том, что история принадлежит поэту. Да, классик говорил так, но едва ли предполагал, что директор Института русской литературы поймёт его буквально. Ведь однажды он сказал, например, ещё и вот что: «Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата». Многие и это понимают буквально и осаждают редакции, прикрываясь словами гения, как щитом, против всякой критики и отвержения своих подлинно глуповатых виршей.

Но важнее другое: Багно вспомнил «не столь давние времена, когда чиновники с партбилетами диктовали, скажем, Ольге Берггольц, что на войну надо смотреть, отдавая предпочтение победным мотивам». От таких «мотивов» у Багно с души воротит, он, видите ли, считает, что надо «отдавать предпочтение» «мотивам» неудач, поражений. Да известно ли ему, кто и где подписал акт о безоговорочной капитуляции? В обстоятельном повествовании о войне, конечно, должен быть «мотив» наших неудач и просчётов, но в полный голос надо говорить прежде всего о нашей великой победе. А Ольге Берггольц никто ничего не диктовал. Вот строки, которыми она встретила войну:

Мы предчувствовали полыханье
Этого трагического дня.
Он пришёл. Вот жизнь моя, дыханье –
Родина! Возьми их у меня…

Это могли продиктовать ей только русские небеса.

А кто мог продиктовать это:

125 блокадных грамм
С огнём и кровью пополам…

Попробуйте диктовать такому поэту, такой женщине. Я-то знал её… Ольга Фёдоровна была голосом блокадного Ленинграда. Она умерла сорок пять лет тому назад, и уж вот кто действительно достоин памятника.

Так почему же Гранин, сокрушаясь о чьём-то вранье про войну, никого не назвал хотя бы во время этого «круглого стола», почему не защитил хотя бы Ольгу Берггольц как почётный гражданин Ленинграда — ленинградку. Почему? Да потому что не смел, трусил, и потому, что враньё Водолазкина вполне соответствовало по духу его собственному вранью.

За этим «круглом столом» писатель рассказал, что недавно встретился с бывшим канцлером ФРГ Гельмутом Шмидтом, его ровесником, в годы войны солдатом вермахта, участвовавшим в блокаде Ленинграда. Он считает его человеком мудрым и симпатизирующим нашей стране. И спросил мудреца: «Почему вы проиграли войну, хотя могли выиграть? Почему победили мы?» Он до сих пор был уверен, что они могли. Я думаю, что такой вопрос бывшего советского офицера и советского писателя бывшему солдату вермахта очень удивил многих читателей газеты. Вы подумайте, ему страшно хотелось допытаться, почему же фашисты не разгромили Красную Армию, в которой он служил, и не поработили его родину. И что же ответил бывший солдат вермахта? Он сказал: «Вы победили потому, что в войну вступила Америка». И что Гранин? Промолчал. Не посмел сказать: а где она была, могучая Америка, в 41-м, когда мы обливались кровью, в 42-м, когда мы погнали немцев, в 43-м, когда мы гнали и гнали их, уже не надеясь на Америку, где она была до лета 44-го года, когда мы уже освободили почти всю нашу землю и готовились вступить в Неметчину? Где? Где? Где?.. Не решился кумир спросить и о том, кто Берлин-то взял.

Я молчанию этого интеллигента не удивился, потому что мне памятны его совсем не интеллигентные суждения о войне и о литературе о войнах.

Президент Путин сказал, что Гранин защищал Ленинград, что он почётный гражданин Петербурга. Да, это высокое звание он получил, когда губернатором была Валентина Матвиенко, может быть, даже читавшая его книги. Но странные вещи говорил иногда защитник Ленинграда и его почётный гражданин именно о любимом городе в пору войны.

Видимо, как один из самых доблестных участников войны и как самый большой знаток её истории, Гранин однажды был приглашён в Германию, и вот что он сказал там в бундестаге: «Когда на Ладожском озере лёд окреп, по нему проложили «Дорогу жизни» и началась эвакуация». Началась? Да неужели Жданов, командующие Ленинградским фронтом Ворошилов, потом генералы Жуков, Говоров и другие руководящие товарищи не догадывались, что ведь можно эвакуировать и по воде? Существовала же Ладожская военная флотилия, в августе 1941 года в ней насчитывалось 66 кораблей и катеров, даже имелась одна подводная лодка. Да ещё, надо полагать, были на озере и гражданские суда. А авиация? И помянутые товарищи не соображали, что всё это можно использовать, ждали ледовой дороги? Ведь она, как известно, была открыта лишь 22 ноября 41 года. Вот только тогда и началась эвакуация? Господи, даже в таком деле — враньё! Эвакуация началась за два с лишним месяца до блокады — 29 июня 1941 года, на пятый день после того, как был создан Совет по эвакуации при правительстве (А.Волынец. А.Жданов. ЖЗЛ. 2013. Стр. 333).

И дальше: «Пока не растаял лёд на Ладожском озере, удалось эвакуировать 376 тысяч человек». И всё? И только? Откуда эта цифра? А куда флотилия делась? Чем занималась? Почётный гражданин Санкта обязан был знать, что эвакуация проводилась и зимой, и летом, и по воде, и по льду, и по воздуху. Всего было эвакуировано около 1 миллиона 700 тысяч человек, в том числе немало самолётами (ВОВ. Энциклопедия.М.1985. С. 401). Именно самолётом, между прочим, вывезли Анну Ахматову.

Гранин старательно вешал недоброкачественную лапшу на уши немецким парламентариям и тогда, когда рассказывал им и об одной операции Ленинградского и Волховского фронтов: «Синявинская операция длилась до конца октября. Ничего не получилось с прорывом блокады. Наши войска потеряли 130 тысяч человек». Как потеряли? Ведь потери бывают разные: убитыми, ранеными, умершими от болезней. Он не желал уточнять и сказал так, словно 130 тысяч это бесспорные потери убитыми. Но во-первых, Синявинских операций было две: 1941 и 1942 года. Он говорил о первой, которая началась 10 сентября сразу после того, как немцы 8 сентября захватили Шлиссельбург и замкнули блокаду Ленинграда с суши. Это была первая поспешная попытка её прорыва, она не удалась. Но в ней участвовали только 54 отдельная армия, которой командовал маршал Кулик, и Невская оперативная группа, они прорывались навстречу друг другу. И в войсках с обеих сторон было у нас в целом 71 270 солдат и офицеров. А у этого фронтовика-мыслителя одних только убитых почти в два раза больше. Но на самом деле безвозвратные потери в этой тяжёлой операции составили 22211 человек (Г.Ф.Кривошеев и др. Книга потерь. М. 2009. С.178). Он эту цифру преувеличил почти в шесть раз. Размах солженицынский. Словом, дорогой гость из России рассказывал немцам о вещах, о которых не имел никакого представления.

Впрочем, конечно, любой человек может ошибаться, но Гранин всё время, долгие годы круто ошибался только в одну сторону — против Кранной Армии, против своего народа. Это даёт основание говорить, что мы имеем дело не только с ошибками и плохим знанием предмета, а с обдуманным, сознательным искажением правды. Министр культуры В.Мединский не постеснялся назвать подобные измышления мыслителя «циничным враньём». Депутат Ленинградской Думы Ю.Вишневский потребовал от министра извинений, но он не принёс их и имел на это полное моральное право. Это несколько скрашивает участие Мединского в установлении мемориальной доски Маннергейму в Ленинграде: что ж, тот давно умер, а этот был жив. Сейчас он присутствовал при открытии памятника циничному вралю. Нетрудно догадаться, как он себя при этом чувствовал, что думал. Надеюсь, цветочки не положил.

«Восемнадцатая армия фон Лееба, — просвещал немцев Гранин, — отбивала все попытки прорвать оборону». Как это? В обороне был город и Ленинградский фронт. А генерал-фельдмаршал Вильгельм фон Лееб блокировал Ленинград и не армией командовал, как можно подумать, а группой армий «Север», в которую помимо 18-й, входили ещё 16 армия и 4-я танковая группа, всего это 29 дивизий, из коих 6 танковых да ещё 1-й воздушный флот — 760 самолётов. И всё-таки эти огромные силы прорвать оборону Ленинграда не смогли. В январе 42 года Лееб был смещён.

Гранин обличал: «Наша пропаганда нравственных запретов не имела». Да, ваша гранинско-солженицынская пропаганда, маэстро, сказал я ему тогда, действительно не имеет никаких запретов.

И вот ещё пример этого. Дико читать, что немцы, зная о высокой смертности в Ленинграде, радовались и тому ещё, что «не надо будет никого кормить». Им –кормить!.. Так мог сказать только человек, имеющий совершенно нелепое представление о том, что это за война была. Это мы, освобождая от фашистов немецкие города, кормили немцев из своих походных кухонь, прежде всего — детей и стариков. У нас в роте было два повара — Годин и Роберман (имена забыл). И я видел, я помню, как в Кёнигсберге, в районе Ротенштайн, где мы стояли, они кормили несчастных немецких пацанов… А кого, когда, где накормили фашисты? Они грабили и убивали. И только. Известно заявление Геринга в первые дни войны, что да, в этом году погибнет от голода 30 миллионов русских. Весьма примечательно, что в 1991 году именно эту цифру назвал и наш доморощенный Геринг по имени Чубайс: погибающие сами виноваты — они не вписались в его реформы.

Если вернуться к тому, что Мыслитель говорил не об отдельных операциях, а о войне в целом, то опять вспоминаются его пророчества: «По всем данным, войну с Германией мы должны были проиграть!»…»Все преимущества были на стороне немцев, мы потеряли полстраны…»… «Я помню чувство отчаяния, с которым мы жили, те тяжёлые вопросы самим себе — почему так произошло, ведь с Гитлером мы недавно братались?» Хватит? Во-первых, никакого братания с Гитлером, с немцами не было, были деловые отношения: мы — вам, вы — нам. Неужели взрослый человек, секретарь комитета комсомола большого ленинградского завода не понимал, что тут были всего лишь вынужденные политические манипуляции?

«Одолевало чувство несправедливости, разочарования — почему мы такие беззащитные, плохо вооружённые, с плохим командованием?..» Какой скулёж! Какое враньё! От кого он ждал справедливости — от Гитлера, что ли? В ком разочаровался — в Геббельсе?

Насчёт качества оружия и военной техники в начальную пору войны были затруднения. Но вскоре мы получили такое оружие, что немцы, как ни старались, так до конца войны и не смогли перенять его. Например, такие знаменитые дары нашей науки и техники, как многоствольный ракетный миномёт «катюша», танк Т-34, самолёт Ил-2. Со временем мы превзошли врага и по количеству первоклассного оружия.

А командование… С большим опозданием, только в марте 1945 года, но два вышеупомянутых немецких персонажа просто восхищались нашим генералитетом, ставя его гораздо выше собственного.

А если не на генеральском уровне, то я могу назвать хорошо памятных мне офицеров своей части и тех, кому мы подчинялись: полковник Горбаренко, майор Амбрузов, капитаны Шуст и Ванеев, старшие лейтенанты Ищенко, Требух и Пименов, лейтенант Павлов, недавно умерший в Алуште, мы с ним и перезванивались и виделись не раз в Крыму; лейтенанты Михайлин, Дунюшкин, Эткинд, Гудков, Губайдуллин, Аладушкин… И я совершенно согласен с Геббельсом и Гитлером, готов дополнить их: все названные мной — знающие своё дело умелые офицеры, ни об одном не могу сказать ни единого дурного слова. Хотя, конечно, не стал бы возражать, если Гранин сказал бы: «А вот я и в политотделе дивизии, где был инструктором, и в ремонтном артбатальоне, где был заместитель командира по комсомолу, знал плохих командиров!» Да, да, не спорю. Армия была огромна. Но он ничего не сказал, никого не назвал, он всегда предпочитает говорить вообще.

А вот ещё одно кардинальное открытие: оказывается, на войне бывает страшно, а мы будто бы это скрывали. От кого? Он же бесстрашно рисует правду о войне: «настоящий страх, страх жутчайший настиг меня… Я мчался, словно по пятам за мной гнались. Ни разу не оглянулся, смотрел только на впереди бегущих, обгоняя одного за другим…» То есть возглавил бегство. «Я что-то орал, кому-то грозил…» Ну, это уже паника. За такое паникёрство могли и пристрелить, как описано, например, в стихотворении Юрия Белаша:

— Стой, зараза! — сержант закричал,
Угрожающе клацнув затвором…
— Стой! Кому говорю!..
Без разбора,
Трус, охваченный страхом, скакал…
Хлопнул выстрел — бежавший упал.
Немцы были уже в ста шагах…

Об этом же есть прекрасное стихотворение у Юли Друниной:

Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули —
Всегда стрелял без промаха комбат.

Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперёд.
Его за этих двух лишь тот осудит,
Кто никогда не шёл на пулемёт.

Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что… смертью храбрых пали их сыны.

И сотни раз читала письма людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!

Сурово, жестоко… А что было делать!

Критик А.Турков был в восторге от панического бегства, описанного Граниным: вот, мол, она, правда жизни-то. Конечно, были люди, которые когда можно было не бежать, всё-таки бежали, были и обстоятельства, когда нельзя было не бежать. Но ведь, с одной стороны, были люди, и их много, которые и в самые страшные часы не бежали. С другой, попозже и немцы до самого рейхстага бежали, ползли, карабкались, землю грызли. Вот описать бы. Но это никогда не интересовал Гранина. Нет, он хотел размусолить картину нашего, вернее, своего героя бегства: «Последнее, что я видел (на бегу), это как Подрезов стоял во весь рост в окопе, стрелял и матерился. Выжить он не мог. Да он и не хотел выжить, это я знаю точно, ему обрыдла такая война, бегство…». Вот ведь картина! Будто вся война именно такой и была — сплошное бегство. А Подрезов, сознательно идущий на смерть… Допустим, что так. Однако, что же было бы, если и другие не хотели жить и сражаться в ту отчаянную пору?

Кстати сказать, у нас случаи самоубийства во время войны, в том числе среди командования, были единичны. А у немцев они начались даже не в «пору бегства», гораздо раньше. Генерал-полковник Эрнст Удет из люфтваффе, видимо, уже тогда поняв, что война проиграна, застрелился в ноябре 1941 года, когда немецкие войска ещё стояли под Москвой. Он был, кажется первым, а позже началась просто эпидемия самоубийств. Слабоваты оказались нервишки у гитлеровского генералитета, одних фельдмаршалов среди самоубийц оказалось с полдюжины…

Но вопреки всей нашей изначальной безнадёжности, объявленной с большим опозданием не только Граниным, но, допустим, и военным министром США Генри Стимсоном, в 41 году давшим нам на сопротивление два месяца, Советский Союз однако же победил. Как это случилось? Ведь однажды писатель уверял даже вот в чём: «Я видел, что ленинградцы шли на фронт с косами». Да где было в 1941 году взять косы в Ленинграде хотя бы на один батальон? Или срочно наковали? Неизвестно. Ведь вот до чего доходили те Герои, которым Путин ставит памятники.

За тем «круглым столом» Гранин так объяснил нашу победу: «И когда мы(!) поняли, что проигрываем войну…». Это когда же именно — в 42-м? в 43-м? «… тогда к нам пришло остервенение…» Примечательно, что именно так говорит о войне другой Мыслитель — Михаил Жванецкий: до 43 года, не так давно сказал с телеэкрана, мы не воевали, а только отмахивались, но когда наконец узнали, что немцы истребляют ещё и евреев, вот тогда и пошли в бой… «Мы за ценой не постоим…»

А в 41 году, уверяют эти мыслители, желание бить врага было нам неведомо. А что же делали, как вели себя защитники Брестской крепости, Одессы, Севастополя… Как гибли Зоя Космодемьянская, Виктор Талалихин, Николай Гастелло…

На фронте за ценой стояли. Да ещё как! Вот хотя бы что говорилось в телеграмме командующего Западным фронтом генерала армии Жукова командующему 20 армией генерал-лейтенанту Власову во время нашего контрнаступления под Москвой в декабре 1941 года: «…Вы не жалеете людей, не жалеете танки. Приказываю разрушить артиллерией укрепления противника. Запрещаю легкомысленные броски танков и пехоты на укреплённые полосы противника» (Правда, 16 декабря 2011). И ведь таких документов немало!

А Гранин не только ни разу не упомянул добрым словом Сталина или Жукова, Рокоссовского или Василевского, но ещё и решительно отрицал роль армии: не она, а народ победил! Оторвать армию от народа и даже противопоставить их по силам только уж очень большому мыслителю. Между прочим, в таком духе рассуждает о войне, о нашей победе куда-то сгинувшая Ирина Хакамада.

Нельзя умолчать и о том, что разного рода «фронтовые эпизоды», о которых Гранин рассказывал, весьма сомнительного свойства. И не только потому, что у них, как правило, отсутствуют приметы и времени, и места, а просто вот, мол, что случилось однажды где-то когда-то. Так, уверял, например, что где-то когда-то он с сослуживцами лежал днём в кювете, а мимо по дороге шли немецкие войска, и на группу советских солдат и офицеров в армейской форме и с оружием, немцы не обращали никакого внимания. Ну, как этому поверить?

В другой раз мы читали, что два велосипедиста — впереди и сзади — вели человек пятьсот наших пленных. Какие велосипедисты? Это на стадионах, на треках, а в армии, на войне имелись когда-то, в начале ХХ века, в годы Первой мировой войны самокатчики, даже самокатные части были, но во Второй мировой ни в одной армии, в том числе и у немцев самокатчиков не водилось. Зачем велосипеды, коли давно есть мотоциклы.

И вся ситуация с покорно бредущими пленными, у которых на лице Гранину виделась «печать поражения», неправдоподобна, они же запросто могли прикончить этих двух «велосипедистов», у которых руки заняты рулём, а автомат за плечами, и разбежаться, как это нередко случалось. А ещё где-то когда-то Гранин с друзьями «несколько дней шли из окружения» и наткнулись в лесу на группу спящих немцев. И что? Не решаясь нарушить сладкий сон оккупантов — у них «мёртвый час» — тихонько прошли мимо, даже оружие их не забрали… Какая трогательная война…

Ну что, какую чушь ещё можно придумать? Представьте, Мыслитель придумал: «У нас скрывали поражения», — сказал он Гельмуту Шмидту. Да как возможно скрыть, если вермахт допёр до Москвы, а потом до Волги? В наших сводках не писали, конечно, так, например: «Под Минском войска Западного фронта потерпели поражение и оставили город»… «Под Смоленском советские войска были на голову разбиты и бежали» и т.д. Судя по всему, Гранин именно такие сводки ждал и считал бы их честными. Иной раз в сводках, естественно, случались ошибки, порой что-то умалчивалось из военных соображений, но о захвате немцами Минска и Кишинёва, Вильнюса и Сталино, Киева и Севастополя — всех 727-ми захваченных ими городов, в сводках, разумеется, не скрывалось. И все нормальные люди понимали, что это значит.

Не обошёл неутомимый труженик правды и проблему наших пленных. Уверял, что они «претерпели голод, нечеловеческие условия» только потому, что не были защищены Женевской конвенцией». Такое заявление опять свидетельствовало бы о полном непонимании, что такое была та война, но в «Блокадной книге» приведены многочисленные документы, свидетельствующие о планах фашистского руководства как можно больше просто истребить наш народ. Приведу лишь одну цитату оттуда: «7 сентября 1941 года в секретной директиве Верховного командования говорилось: «Фюрер решил, что капитуляция Ленинграда и Москвы не должна быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником». И Гранин тут же раъяснил: «Москва и Ленинград обрекались на полное уничтожении вместе с жителями. С этого должно было начаться то, что Гитлер имел в виду: «Разгромить русских как народ». То есть истребить, уничтожить как биологическое, географическое и историческое понятие» (с.22). И плевали они на все конвенции.

Значит, почётный гражданин знал, что если немцы не посчитались с двумя межгосударственными договорами с нашей страной, исключавшими возможность любого противостояния, то никакой роли на пути их истребительных планов не могла сыграть никакая Женевская конвенция. Да, знал, а теперь уверял, что всё дело в этой конвенции. Ведь немцы, мол, такие законники. То есть он опять не заблуждался, а опять лгал сознательно, обдуманно, целенаправленно. Но пусть объяснил бы, почему из плена в Советском Союзе, не подписавшего конвенцию, вернулись на родину 85% немцев, а наших пленных вернулось из Германии, подписавшей конвенцию — меньше половины (Цит.соч.376).

Да ведь с самого начала ясно: то, что мы не подписали конвенцию, для Германии не имело никакого значения. В ней же не было пункта: «Пленные стран, которые не подписали, подлежат уничтожению». А немцы действовали именно так, словно подобный пункт был.

А вот что он говорил о другой стороне этого вопроса: «Одно из тяжких и постыдных последствий войны — отношение к пленным. Плен у нас карался как преступление… Бывших пленных подвергали репрессиям. Они пребывали отверженными, бесправными». Как всегда — ни фактов, ни имён. «Бесправные»! Назвал бы хоть одного, лишённого пусть бы даже водительских прав. А я могу назвать много людей, в том числе писателей, которым плен не помешал и жить в столице, и учиться или работать там, где хотели, и печататься, и получать премии, ордена, и в партию вступить.

В Литературном, как тогда говорили, идеологическом институте сразу после войны со мной учились и работали изведавшие плен Н.Войткевич, Б.Бедный, Ю.Пиляр, преподаватели русской литературы А.Н.Власенко, Н.Трифонов. Коля Войтквич был до того «отверженным», что все пять лет оставался старостой нашего курса. А Бориса Бедного покарали публикациями многих рассказов и повестей, а также постановкой фильма «Девчата» по его повести, который показывают по телевидению до сих пор. И Юра Пиляр не избежал репрессий в виде издания нескольких повестей и романов. И все они были членами Союза писателей.

Назову имена гораздо более известные — писатели Степан Злобин и Ярослав Смеляков. Оба занимали важные должности в Московском отделении Союза писателей, первый — председатель секции прозы, второй — поэзии; оба получили высокие литературные премии — Сталинскую и Государственную, у обоих выходило много книг, в том числе собрания сочинений в 4-х и 3-х томах. А всего в справочнике «Отчизны верные сыны» (М.2000) значится более двадцати писателей, которые были в плену.

А факты притеснения, конечно, были, ибо перестраховщиков и долдонов не сеют, не жнут, они сами родятся. Поэтому ЦК и СНК приняли постановление, чтобы утихомирить их. В нём говорилось: «Осудить практику огульного политического недоверия к бывшим советским военнослужащим, находившимся в плену или в окружении противника» (Правда, 19 мая 2005). Но Гранину было лень искать факты, копаться, его и без этого власть осыпала наградами да премиями.

С крайним изумлением прочитал я у него и это: «Только спустя двадцать лет после войны в 1965 году отметили солдат медалью в честь Победы». А к тому времени, дескать, немало фронтовиков уже и умерли. Уж и не знаю, что это — опять старческий сбой памяти или злонамеренное враньё. И как снова не вспомнить Достоевского: «Старику девяносто лет, и он давно мог сойти с ума», тем более, что ему было уже за девяносто, но почему-то, как уже сказано, все сбои в одном направлении — против Советской власти.

На самом деле в 1965 году фронтовики получили не медаль «За победу над Германией», а орден «Отечественной войны». Это была памятная награда — в знак двадцатилетия Победы. А медаль «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» была учреждена Указом Верховного Совета СССР сразу после окончания войны — 9 мая 1945 года. Её получили около 15 миллионов человек. Очень многие — ещё до мобилизации и вернулись домой уже с ней. Я, например, — 9 января 1946 года в райвоенкомате Сталинского района Москвы. Если ему почему-то вручили медаль только через двадцать лет, то это факт его биографии, а не 15-ти миллионов фронтовиков. И невольно закрадывается мысль: может, инструкторам политотделов и заместителям по комсомолу сразу-то медаль действительно не полагалась? Или было принято во внимание, что во время войны Гранин каким-то образом, будучи уже капитаном, оказался курсантом сперва одного, потом другого училища? Или, наконец, сыграло роль то, что он демобилизовался задолго до окончания войны? В любом случае я считаю это несправедливым.

Но однажды по воинскому вопросу Гранин сказал правду: «В 1946 году сняли выплату пенсий (?) за ордена. Деньги шли маленькие: в месяц за Красную Звезду — 15 рублей. Ликвиднули, ничего не объясняя». Это — святая правда из грешных уст! Но, во-первых, 15 рублей это сейчас «маленькие деньги», фу-фу, на одну поездку в метро надо в три раза больше, а тогда билет в метро стоил 5 копеек, и 15 рублей были вполне приличные деньжата, особенно, если ежемесячные. Во-вторых, из орденов больше всего награждений было как раз Красной Звездой — 2.860 тысяч, почти три миллиона. Сколько же получается всем награждённым ею в год? 15х12х3.000.000 = около 500 миллионов рублей. А всего за время войны за боевые отличия было около 13 миллионов награждений. В тылу же одной лишь медалью «За доблестный труд» награждено свыше 16 миллионов человек. А ведь было немало награждений и до войны. И платили не только за ордена, но и за медали. Медалью «За отвагу» было награждено около 5 миллионов человек, медалью «За боевые заслуги» ещё больше. Я получил обе эти медали, и мне платили за них 10 и 5 рублей. Нетрудно сообразить, какие тут набирались в целом по стране гигантские суммы, каким бременем они ложились на государственный бюджет. А страна-то в каком состоянии после войны находилась? Кто, кроме нас самих, на что, кроме наших средств, можно было восстановить разрушенное хозяйство, поднять города, возродить деревни и сёла. Вот почему выплаты были отменены, действительно «ничего не объясняя». Никакие объяснения фронтовикам и труженикам тыла просто не требовались. Народ и без объяснений понимал, каковы дела. А он голосил: «Отдайте мои 15 рэ!»

Он говорил: «Литература точно передаёт чувства и настроения людей военного времени. И без этой литературы учебники истории не дадут полноты картины, поэтому они — художественная литература и история — должны идти рука об руку». Верно. Но вот вместе с Виталием Дымарским, главным редактором разухабистого журнала «Дилетант», они благоговейно вспомнили книгу Виктора Астафьева «Убиты и прокляты». Вот сожалеет, что она «не всколыхнула общественность». И за «круглым столом» вновь назвал Астафьева, как одного из корифеев литературы о войне. Но этот ротный телефонист, попавший на фронт почему-то лишь в 43-м году, был невеждой в военном отношении и всегда лгал о войне, но в советской время с тремя плюсами, а в антисоветское — с пятью минусами. Мне приходилось об этом писать ещё при жизни Астафьева.

Да как вообще можно верить писаниям человека, который откровенно рассказывал, что вот ещё до войны работал он где-то в вагонном депо и получал 250 рублей в месяц, а потом попал в редакцию и стал получать 600 рублей. Цифры сомнительные, но не в них дело. Он бесстыдно признавался: теперь, при 600 рублях «что от меня ни требовали, я всё писал. Пропади всё пропадом! Я любую информацию напишу — мне за неё пять рублей дадут» (Известия.12 августа 1988). Как можно верить человеку, который не просто признаётся в своей продажности, а публично хвастается ею.

А в другой раз он уверял, что на фронте «все часто думают: скорее бы меня убили» (Там же). Можно ли с солдатами, думающими так, победить врага? Можно было с такой армией гнать немцев от Сталинграда до Берлина и взять его? Вспомните хотя бы, что у Толстого думал и чувствовал Николай Ростов в минуту смертельной опасности: «Меня, которого все так любят, могут сейчас убить? Это невозможно! Немыслимо!» И т.п.

Так Астафьев откровенничал с литературным критиком Валентином Курбатовым. И тот ни разу не удивился, не переспросил, не сказал писателю: «Виктор Петрович, полно вам наговаривать-то и на себя и на всех фронтовиков!» Нет, критик молча выслушал этот вздор и бесстыдство, всё записал и — на полосу столичных «Известий».

Критик А. Большакова просто млеет от героизма, с которым Астафьев «вскрывает пороки тоталитарной системы». Да какое же мужество, мадам, какой героизм, если новая власть сама только этим и занималась и хотела, чтобы в книгах, в кино именно таким и было размалёвано советское время — с самой неприглядной стороны, сплошным «штрафным лагерем» с подлым бытом, с изощрённым унижением человека. Это не мужество, а лживость и холопство, измена и угодничество, чем ныне пробавляетесь и вы, мадам. И за это именно власть и церковь дают премии, ордена, издания. А Гранина ещё и церковь наградила своим орденом Даниила Московского.

Р.S.

Лет тридцать-сорок после войны Гранин не писал о ней. Видимо, считал, что опыта инструктора политотдела, навыка комсомольской работы и даже двойного танкового образования, как и срока пребывания на фронте, маловато, чтобы писать. Конечно, опыт инструктора и слушателя военных училищ не сравнить, допустим, с трёхлетним опытом командира батареи Юрия Бондарева. К тому же, тогда были ещё живы многие фронтовики, в том числе — писатели, и одна за одной появлялись их прекрасные книги. И Гранин молчал о своей войне.

Но настали иные времена. Фронтовиков, которые могли бы сказать: «Полно врать-то!», осталось мало, и они уже так состарились, что многим было не до этого. И тут Гранин развернулся… Благо судьба дала долголетие. Он принялся писать о войне статьи, книги, давал интервью, принимал участие в создании военных фильмов, его приглашали в юбилейные дни на телевидение, в газеты, стал охотно рассуждать о войнах вообще и о художественных произведениях, в той или иной мере посвящённых войнам.

Однажды утром в квартире Гранина раздался звонок в дверь. Телеграмма. Правительственная. Юбилейная. С цветочками. Юбиляр читает: «Вы по праву пользуетесь высоким, заслуженным авторитетом как мужественный, сильный духом человек…». Может быть, юбиляр подумал тут: «Ещё бы! Полвека состоять в партии и сбежать из неё — тут требуется большой дух!»

«… как человек, прошедший огненными дорогами Великой Отечественной войны…» Возможно, юбиляр, читая это, вспомнил все свои огненные дороги, включая те, что проходили через Горький, Ульяновск, где он был курсантом училищ, Москву, Тулу… Возможно.

«…как выдающийся писатель и публицист, как настоящий русский интеллигент…» Вообще-то в военных документах замполит Гранин значится как украинец, но это мелочь. Народы-братья.

«… как подвижник…» Конечно, конечно. Всю жизнь очень много двигался и туда и сюда.

«Ваши литературные произведения проникнуты искренней любовью к людям, к России, к её великой истории и традициям». Конечно, проникнуты. Аж насквозь.

«они поднимают важные нравственные мировоззренческие проблемы и в полной мере отражают вашу жизненную гражданскую позицию».

Весь день Даниил Александрович любовался на эту телеграмму, а вечером явился и сам автор её. Вы думаете, это был Медведев? Ошибаетесь. Они обнялись, расцеловались и явившийся прикрепил на груди Гранина орден Александра Невского. Этот орден был в данном случае как нельзя кстати. Разве это не Александр Невский сказал: «Кто с враньём к нам придёт, тот от своего вранья и погибнет. На том стояла и стоять будет русская земля и русская литература».

А что касается эпитафии, то читательница, назвавшаяся Мариной, предлагает на памятнике написать золотыми буквами: «ЛЖЕЦУ ОТ КЛЕВЕТНИКОВ».

Выступление Владимира Бушина на VII съезде писателей России

Выступление Владимира Бушина на VII съезде писателей России 14 декабря 1990 года Москва. Центральный театр Советской Армии

— Поскольку мы с вами, уважаемые товарищи, все тут завзятые плюралисты, и не только в сфере содержания, но, надеюсь, и формы, то я счел возможным в своем выступлении непосредственно обратиться к нашему президенту.

Дорогой Михаил Сергеевич!

Сегодня заканчивается седьмой съезд писателей России. В своих последних речах и выступлениях, в частности, во время встречи с деятелями культуры 28.11.1990 г., вы вдруг стали вспоминать, что вы русский. И один дед, которого раскулачили, был у вас русский, и дед другой, который сидел в тюрьме, — тоже русский. Поэтому наш съезд, вроде бы, должен заинтересовать вас не только как руководителя страны.

Все четыре дня мы работали в Центральном театре Советской Армии. Это невольно приводило на ум разного рода воспоминания и соображения военного характера. В частности, некоторые из нас вспомнили, что вы имеете звание полковника. (Движение в зале).

Это звание, как стало недавно известно из военной прессы (ВИЖ, № 10, 1990, с. 95), вы получили в 1978 году, когда Брежнев и Суслов взяли вас, молодого и энергичного строителя «казарменного социализма», как теперь вы сами выражаетесь, из Ставрополя в Москву и сделали секретарем ЦК партии по сельскому хозяйству. Зачем секретарю по сельскому хозяйству полковничье звание, это известно разве что только такому знатоку сельской жизни, как народный депутат Юрий Черниченко, и такому спецу по цековским нравам и обычаям, как народный депутат Федор Бурлацкий — известному хрущевско-брежневскому спичрайтеру.

Но как бы то ни было, а факт остается фактом. И надо думать, что тогда, двенадцать лет назад, вам выдали шинель и китель с погонами, папаху, сапоги со шпорами и бинокль. Последний предмет был для вас просто необходим: с его помощью вы могли лучше видеть, как зреют на полях страны урожаи и как выполняется Продовольственная программа, которой вы лет семь руководили. (Смех в зале).

На протяжении всей работы съезда мы ждали от вас, высокого русского лидера, доброй весточки. И мы не удивились бы, а только обрадовались, если в один из этих четырех дней распахнулась бы входная дверь и вы, поскрипывая сапогами, позвякивая шпорами, поправляя рукой кобуру, прошли бы в президиум и сели рядом с полковником в отставке Михалковым. (Шум в зале, смех).

Увы, мы не дождались ни вашего прихода, ни даже весточки. Но мы не в обиде, мы понимаем, как много у вас дел. Как раз в эти дни проходил съезд энергетиков — надо же было послать им правительственную телеграмму. Умер Арманд Хаммер, драгоценный печальник России — надо было выразить соболезнование. Какой-то негодяй ранил в плечо известного журналиста ленинградского телевидения Александра Невзорова — нельзя было и это оставить без вашего высокого внимания, как в свое время вы не обошли, кажется, вниманием сотни безвестных жертв Сумгаита, Баку, Оша, Ферганы, Намангана, Дубоссар… А тут еще, видимо, вы не в силах были оторваться от замечательной книги газетных статей Евгения Евтушенко «Политика — привилегия всех», о которой так проникновенно сказали, еще не дочитав ее, на последней встрече с деятелями искусства. Судя по всему, книга кормчего нашей поэзии произвела на вас гораздо большее впечатление, чем письмо 74 писателей о бедах Родины (потом к нему присоединились сотни, тысячи авторов), на которое вы не ответили.

Словом, нет, мы не обиделись. Кое-кто в кулуарах съезда говорил, что надо было послать вам персональное приглашение. Но другие считают, что это бесполезно. Пригласили же вас недавно на свой съезд шахтеры, но вы все равно не смогли порадовать их своим присутствием: надо было принять премьер-министра Люксембурга, еще разочек проштудировать статью Солженицына «Как нам обустроить Россию», побеседовать с очаровательной Джейн Фонда… Короче говоря, дел было, как всегда, под завязку.

Да, повторяю, мы не в обиде. Больше того, пользуясь случаем, мы от души поздравляем вас с Нобелевской премией. А тот факт, что от вашего имени ее получил в Осло накануне нашего съезда член Союза писателей известный поэт-мидовец Анатолий Ковалев, особенно радует нас. Мы расцениваем это как выражение особого доверия к Союзу писателей России.

Заодно мы поздравляем вас также с индийской премией Индиры Ганди, с ирландской премией «Конвент мира», с испанской премией принца Астурийского, с итальянской премией Фьюджи, с немецкой золотой медалью Отто Хана. Теперь, полковник, международных наград у вас больше, чем было Золотых Звезд у маршала Брежнева. (Смех в зале). Поздравляем и с этим. Но должны отметить одну странную закономерность: чем хуже положение у нас в стране, тем более высокую и престижную премию вам дают. С чего бы это?

В сиянии наград, что сыпятся на вас из-за «бугра», выглядят совершенно непонятно и крайне огорчают такие, например, ставшие известными на последнем Пленуме ЦК КПСС факты — выступление А.С. Савкина и других, как все более громкие и многочисленные голоса, выражающие вам недоверие и даже требующие вашей отставки. А на последнем съезде депутатов России известный всей стране писатель В. Белов сказал: «В жестокой, изнуряющей политической борьбе наши лидеры мало думают о русском народе. И вы, депутаты, должны, обязаны выдвинуть из своей среды новых энергичных, умных и молодых лидеров». В сущности, это то же требование дать отставку и вам, и Ельцину, и Яковлеву, и Хасбулатову со Старовойтовой.

Некоторые злопыхатели доходят до того, что перестройку, ваше любимое и непредсказуемое детище, называют катастройкой, контрперестройкой и даже контрреволюцией (см. ЛР, № 51, 1990, с. 10). Это что же у них получается? Выходит, что Яковлев, лучший идеолог всех времен и народов, это контрреволюционер № 1, вы — контрреволюционер 2, Шеварднадзе — № 3, Ненашев — № 4, Ельцин, который все время подчеркивает, что расходится с вами только тактически, — № 5?.. Боже милостивый, и все это говорят люди, у которых нет даже медали «За спасение утопающих»! (Взрыв хохота).

Надо заметить, что в этой ситуации очень странно выглядят люди, в том числе отдельные писатели, которые совсем недавно на страницах «Московских новостей» (№ 52, 1988) клялись вам в дружбе и верности, — Григорий Бакланов, Александр Гельман, Даниил Гранин, а еще Элем Климов, академик Сагдеев, Михаил Ульянов. Помните их коллективное «Открытое письмо» накануне 1989 года? Они писали: «Через три месяца нам предстоит избрать тех, в чьи руки будет передана вся полнота государственной власти. Мы еще не знаем, какие имена будут внесены в избирательные бюллетени. Точно знаем только одно: каждый из нас весной 89-го года будет голосовать за вас…» «Даже если кандидатура М.С. Горбачева окажется не в тех бюллетенях, которые мы получим…». Подумать только, избирательная кампания еще не начиналась, кандидатуры не выдвинуты, а они уже спешили, уже заверяли на шести языках мира в своей любви, давали подписку в своей преданности, уже мчались за сковородкой, дабы угостить вас яичницей сразу, как только снесет яичко та курочка, которая пока еще в гнезде. (Общий хохот).

Так вот, не странно ли, что теперь, когда вас так резко критикуют, когда требуют вашей отставки, эти суетливые курощупы глухо молчат? Допустим, Роальд Сагдеев, наш академик в экспортном исполнении, сейчас за океаном, занят укреплением советско-американской дружбы посредством несколько поздноватого брачного союза с американской миллионершей. Но что же молчат Бакланов и Гельман? Почему на Съезде народных депутатов не возвысят гневный голос в вашу защиту Гранин и Ульянов? Ну, уж Гранин-то ладно, его герой Тимофеев-Рессовский мог во время войны жить в Германии и работать на фашистов. Но Ульянов! Всю жизнь играл в кино роль маршала Жукова. Того самого, который в свое время защитил и спас Хрущева. Где же, спрашивается, у дважды народного Ульянова связь между искусством и жизнью?

Молчат и обласканные вами академики: Арбатов, Аганбегян, Гольданский, Емельянов, Заславская… Вопреки вашим надеждам, какими же все они оказались неперспективными! (Смех,аплодисменты).

Впрочем, Михаил Сергеевич, обижаться на всех этих народных курощупов, не защищающих вас, вы едва ли вправе. Ведь за шесть лет своего лидерства вы и сами никого не защитили. Так, как это надлежит генеральному секретарю, президенту, главнокомандующему, вы не защитили от клеветы и поношения ни партию, которая подняла вас на самую высокую вершину, ни армию, которая в 1943 году спасла вашу семью от оккупации и порабощения, ни сам русский народ, кровь которого течет в ваших жилах.

Вы не защитили даже своих ближайших товарищей по работе — ни Лигачева, ни Рыжкова, ни Афанасьева, ни хотя бы того же Яковлева, которого вы принародно на Ивановской площади Кремля называли Сашей. Конечно, каждый из них за что-то заслуживает критики, но ведь не зря Тарас Бульба (кстати, как и вы, полковник) говорил: «Нет уз святее товарищества!.. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей». (Бурные аплодисменты). Нет, не зря так говаривал беспартийный полковник Бульба. (Аплодисменты).

Вы помните, как казнили попавшего в плен Остапа? «Палач сдернул с него ветхие лохмотья: ему увязали руки и ноги в нарочно сделанные станки… Напрасно король и многие рыцари, просветленные умом и душой, представляли, что подобная жестокость наказаний может только разжечь мщение казацкой нации. Но власть короля и иных мнений была ничто перед беспорядком и дерзкой волею государственных магнатов, которые своей необдуманностью, непостижимым отсутствием всякой дальновидности, детским самолюбием и ничтожною гордостью превратили сейм в сатиру на правление…» Не знакомо ли вам, Михаил Сергеевич, все это по нынешней прозе: и жестокость, и мщение, и необдуманность, недальновидность, ничтожная гордость и, наконец, сейм, превращенный в сатиру на правление?

«Остап выносил терзания и пытки, как исполин. Ни крика, ни стона не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему руки и ноги, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой толпы отдаленных зрителей… Тарас стоял в толпе, потупив голову и в то же время гордо приподняв очи, и одобрительно только говорил: «Добре сынку, добре!».

Но когда подвели Остапа к последним смертным мукам — казалось, будто стала подаваться его сила… «О, — повел он очами вокруг себя, — Боже, все неведомые, все чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы услышать рыданий и сокрушений слабой матери или безумных воплей супруги, хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи:

— Батько! Где ты? Слышишь ли ты?

— Слышу! — раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно мгновение вздрогнул…» (Шквал аплодисментов).

Не так ли нашу родину возводят на эшафот ныне, не так ли ей ломают руки и ноги, не так ли и к вам, президент, несутся, заглушая ужасный хряск, отчаянные клики со всех концов державы на всех языках, что ни есть в ней: «Батько! Где ты? Слышишь ли ты?!» (Гром аплодисментов). Если раздалось бы в ответ громовое полковничье «Слышу!», то весь трехсотмиллионный народ вздрогнул бы в одно мгновение и воспрял духом. Но нет никакого ответа, и только «летят над страной словно из уст Андрия мертвые слова: «консенсус», «приватизация», «спонсоры»… (Бурные аплодисменты).

Здесь, в театре Советской Армии, с благодарностью вспомнили мы и о том, Михаил Сергеевич, что из своих гонораров вы пожертвовали изрядную сумму на памятник Василию Теркину — литературному герою Великой Отечественной войны. Из статьи «Известий», бодро озаглавленной «Автор неустрашимого Чонкина вновь москвич», мы узнали, что вы приняли живое участие в житейских делах, в частности, квартирных, создателя этого самого Чонкина — другого литературного героя войны.

Итак, одной рукой — за Теркина, другой рукой — за Чонкина. Прекрасно! Кто же после этого может обвинить нас в односторонности! Хочется думать, видя такую вашу широту, что теперь вы поможете с квартирой и своему товарищу по Политбюро И.К. Полозкову, которому Попов и Станкевич не дают московской прописки. Чем черт не шутит, может, вступитесь и за Литфонд Союза писателей России, который как раз в те дни, когда автор Чонкина получал ордер на новую благоустроенную квартиру, был вышвырнут из помещения на Красноармейской улице. (Аплодисменты).

Со своей стороны мы готовы делить с вами все заботы и тяготы нынешних дней. Это не слова. Вот конкретное доказательство. После того, как от имени нашей страны ваш друг и единомышленник Шеварднадзе проголосовал за резолюцию Совета Безопасности № 678, вы, вероятно, озабочены тем, где найти воинские контингенты, чтобы после 15 января во исполнение этой резолюции бросить их, если потребуется, против Ирака, с которым у нас с 1972 года договор о дружбе, — бросить в войну, спланированную американцами.

Так вот, желая помочь вам, мы здесь на съезде уже изыскали один такой контингент. Это — около двухсот народных депутатов России, которые на своем съезде, как выявило поименное голосование, не нашли нужным возражать против нашего военного участия в кризисе на Ближнем Востоке.

Но это не все. Вы знаете, что из 18 членов Президентского совета только двое служили в армии, а из 24 членов нового Политбюро только трое. Для более ясного осознания этих фактов примем в расчет, что, допустим, в Священном Синоде Русской православной церкви картина обратная той, что мы видим в Президентском совете: там лишь двое НЕ служили в армии, ибо в духовные семинарии и академии принимают только тех, кто уже отслужил действительную. (Смех, аплодисменты).

Это с одной стороны. С другой, посмотрите на Америку. Сегодня нас то и дело призывают к этому. Там первым президентом после войны был Эйзенхауэр — главнокомандующий союзными войсками. Потом был Кеннеди, который тоже воевал, был ранен, чуть не утонул. Нынешний президент воевал летчиком, был сбит, едва остался жив. Словом, все это настоящие мужики, доказавшие свою верность родине так, как мужикам подобает. Руками, окрепшими на военной службе, они вели и ведут свой государственный корабль.

Разумеется, мы вовсе не хотим бросить тень на всех, кто не служил в Армии. Причины могут тут быть разные, в том числе и такие уважительные, как белый билет. Но все-таки трудно надеяться, что команда, составленная почти целиком из белобилетников, во главе с полковником-белобилетником, главнокомандующим-белобилетником может вывести народ из окружения бед, несчастий, катастроф. (Аплодисменты).

Однако в конкретной ситуации, созданной голосованием Шеварднадзе в ООН, специфический состав Президентского совета и Политбюро представляется немалым преимуществом. Ведь из их членов, не изможденных солдатской службой, заряженных энергией нового мышления, можно составить еще один отряд и при нужде бросить в сыпучие пески аравийской земли, где когда-то, как писал поручик Лермонтов, «три гордые пальмы высоко росли». За это вам могут дать еще и Ленинскую премию мира. (Смех, аплодисменты).

В заключение просим вас передать наши поздравления вашему другу, а, может быть и учителю, Александру Николаевичу Яковлеву. Сегодня он стал академиком. Говорят, в Литве собирают средства на сооружение ему прижизненного памятника. Не исключено, будут ему памятники и в Грузии, и в Молдавии.

Всего наилучшего. С неизбывным уважением, Владимир Бушин, капитан запаса. (Аплодисменты).

Примечание.
Вскоре после выступления В. Бушина слово для реплики попросил народный депутат СССР, Герой Социалистического Труда, дважды лауреат Государственной премии В.П. Астафьев. Он назвал выступление Бушина «диким вздором».
Метки: БушинГорбачёв

ДОЛГИЙ ПУТЬ В ПЕРВОМ РЯДУ НАРОДА

В.С. Бушин

Умер писатель Михаил Матвеевич Годенко… Для меня он ещё и давний товарищ, однокурсник по Литературному институту, Миша-хохол, как звали мы его все пять лет. А встретились летом 1946 года, когда, вернувшись с войны, поступили в Литературный институт. Почти всем нам было по 22–23 года, то поколение, о котором в стихах и прозе писали, будто после войны от него осталось лишь 3%. Это выдумка тех, кто считает, что героизм — непременно и прежде всего большие потери, и чем они больше, тем выше и достоверней героизм. Однако вон сколько собралось нас тогда даже в столичном, как ныне говорят, элитном вузе. А сколько нас пришло тогда в другие, в большие вузы, например, в Московский энергетический им. Молотова, где я перед Литературным проучился один семестр. Сколько нас пришло на заводы, в колхозы, сколько осталось в армии!

Нам казалось, что молодость — наше естественное состояние, и оно никогда не покинет нас… Ну, а пожилые и старые люди, которых мы видели ежедневно, хотя бы профессора института Александр Александрович Реформатский и Сергей Иванович Радциг? Им почему-то не повезло, состарились. Очень жаль, ведь такие хорошие стариканы…

Литинститут был тогда, говорю, небольшой, на первый курс при огромном конкурсе набрали нас человек тридцать, а всего в институте было, пожалуй, человек сто. В подвальном этаже находились мужское и женское общежитие, то и другое человек на двадцать. Из наших там жил, кажется, один Солоухин. Запомнилось, видимо, только потому, что здесь, как потом рассказывали, он обнял на прощанье Наума Манделя (Коржавина), когда однажды ночью за ним пришли, по-нынешнему говоря, «вежливые зелёные человечки». Видно, им не нравилось, что Эмка бродил по коридорам и бормотал:

Я всё на свете видел наизнанку,
Я путался в московских тупиках,
А между тем стояло на Лубянке
Готическое здание ЧеКа…

Оно вовсе не готическое, но не из-за этой ошибки автору дали возможность посмотреть это здание и изнутри, а потом, уже вдалеке вспоминать увиденное… А ведь мы с Годенко его предупреждали, когда на первомайской демонстрации на площади Пушкина, памятник которого ещё стоял на прежнем месте — на Тверском бульваре, пели всем курсом:

Ползёшь ты, товарищ,
Как сам ты понимаешь,
В готическое здание ЧеКа…

Он и приполз…

Наш, в сущности, первый послевоенный набор оказался удивительно содержательным на небесполезных для русской литературы тружеников слова. Судите сами: Юрий Бондарев, Евгений Винокуров, Юля Друнина, Эдуард Асадов, Владимир Тендряков, Григорий Бакланов, Григорий Поженян, Василий Малов, Семён Сорин, Юрий Разумовский, Николай Войткевич, Семён Шуртаков (самый старший на курсе — с 1918 года), Михаил Годенко и аз грешный — и все с фронта явились! Войткевич — из плена, в который попал в 1942 году под Севастополем. А ещё — Владимир Солоухин (служил в охране Кремля), Александр Рекемчук, Герман Валиков, Лидия Обухова, Людмила Шлейман, Гарольд Регистан (сын соавтора С.Михалкова по тексту нового гимна), Евгений Марков, Андрей Марголин, Всеволод Ильинский, Бенедикт Сарнов, Лидия Асадова, жена Эдуарда Асадова, вернувшегося с войны без глаз… Правда, кое-кто оставил наш курс до срока: Рекемчук, Друнина… Но как бы то ни было, на выпускном вечере в актовом зале института, а потом на банкете в кафе «Националь», что в начале улицы Горького, человек 20–25 нас было. И представьте себе, большинство из нас — одни раньше, другие позже — стали профессиональными писателями, членами Союза писателей, обрели известные литературные имена, некоторые даже стали лауреатами, как Годенко, получивший ещё и военную премию «Прохоровское Поле», а Бондарев — Героем социалистического труда.

От выпускного вечера в институте осталось в памяти только напутственное слово Александра Фадеева. Ещё далеко было до того скорбного дня, о котором Твардовский скажет:

Ах, как горька и не права
Твоя седая, молодая,
Крутой посадки голова…

Тогда седина только пробивалась…

А от банкета в «Национале» остался в памяти тост прекрасного, но оставшегося неизвестным поэта Германа Валикова: «За цветы и звёзды!» Однажды, много лет спустя, в Большом Гнездниковском переулке, где находилось не существующее ныне издательство «Советский писатель», в редакции поэзии, которую возглавлял Егор Исаев, ещё не Герой и не ленинский лауреат, Герман у меня на глазах, лёжа на сдвинутых стульях, умирал. Спасла откуда-то примчавшаяся по телефонному звонку дочь Гела. Потом Герман допытывался: «Ну как, красиво я умирал? Можно сравнить с Андреем Болконским на поле под Аустерлицем со знаменем в руках? Помнишь? Наполеон, проходя мимо, залюбовался и сказал: «Какая красивая смерть!» 23 сентября 1981 года Гела помочь не смогла, но видела в руках отца знамя русской поэзии…

Кажется, это была первая смерть в наших рядах. Впрочем, нет, нет… Первым-то был Василий Малов, поэт. У него было такое тяжёлое ранение головы, что можно было видеть пульсацию под кожей черепа. Он был одинок. Как инвалиду ему сразу после института дали отдельную квартиру в Сталинском районе Москвы на Мочальской улице. И однажды в ванной его настиг припадок, помочь было некому, он захлебнулся… Да, это была наша первая смерть. Васе было лет 25. А Миша Годенко не дожил до своего столетия 1 октября всего несколько дней.

Наш фронтовой ровесник Семён Гудзенко тогда писал:

Мы не от старости умрём —
От старых ран умрём…

Семён так и умер в тридцать лет, но пришло время, стали умирать и от старости.

Не так давно в «Правде» была напечатана подборка моих писем Юрию Бондареву — за много лет по разным поводам. Её дали под заголовком «Их остаётся только трое»: Бондарев, Миша и я… «Кончаю… Прощайте… Прошу не винить…»

Годенко, как и я, пришёл в институт со стихами, он начинал на Украине ещё до войны вместе с Гудзенко. Он и окончил институт как стихотворец, а я — как критик. И первые книги его были поэтические: 1956 год — поэма «Последний», 1959 год — поэма «Моё моё», 1961 год — сборник стихов «Тяга к океану». Но потом он оставил стихи, стал известным прозаиком, а я вернулся к стихам, но известным стихотворцем не стал: кроме жены, никто не хотел верить, что такой буйный критик и публицист может рифмовать «любовь» — «кровь», «страсть» — «власть», «люблю» — «молю» и т.п. А между тем, сочетание в одном лице публициста и стихотворца не редкость в литературе и вполне естественно. И я упрямо рифмовал на самых разных страницах от «Правды» до «Литературки». И всё-таки кому-то это казалось подозрительным, вредным.

Мы с Мишей состояли в творческом семинаре, который вёл профессор Тимофеев Леонид Иванович. Мы по очереди читали стихи и обсуждали их. Вот диво дивное, я помню, как Миша лет семьдесят с лишним тому назад читал:

Мне б только на гору,
Где пахнет чабрецом…

Что там дальше, забыл, но помню, что мне его стихи очень нравились, и я сказал тогда, что если бы можно было, я аплодировал бы этим стихам. Но Михаил оставил стихи…

Надо заметить, что, вернувшись с войны, мы так упивались прелестями мирной жизни, той её тишиной, которую слышали только мы (Бондарев так и свой первый роман назвал– «Тишина»), что о войне словно забыли, условно говоря, мы по примеру Годенко наслаждались «запахом чабреца», и только спустя какое-то время вспомнили о самом важном, о главном событии нашей жизни. И тогда тот же Бондарев написал «Батальоны просят огня», Бакланов — «Пядь земли», Годенко — «Минное поле», Винокуроов —

В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Серёжка с Малой Бронной
И Витька с Моховой…

Ведь мы в одной землянке жили и с Серёжкой, и с Витькой… И тогда многих из нас вдруг пронзили и словно разбудили слова песни, прозвучавшие с экрана, и мы подпевали:

На всю оставшуюся жизнь
Нам хватит подвигов и славы,
Победы над врагом кровавым
На всю оставшуюся жизнь.

На всю оставшуюся жизнь
Нам хватит горя и печали
О тех, кого мы потеряли
На всю оставшуюся жизнь.

Гоpели Днепp, Hева и Волга,
Гоpели небо и поля…
Одна беда, одна тpевога,
Одна судьба, одна земля

На всю оставшуюся жизнь

Сестpа и бpат… Взаимной веpой
Мы были сильными вдвойне
Мы шли к любви и милосеpдью
В немилосеpдной той войне.

Hа всю оставшуюся жизнь
Запомним бpатство фpонтовое
Как завещание святое
Hа всю оставшуюся жизнь…

Hа всю оставшуюся жизнь…

У Михаила Годенко за плечами было больше, чем у многих. Ведь его призвали в армию ещё в 1939 году, и когда почти все мы ещё ходили в школу, он служил на Балтийском флоте. Как известно, наркомвоенмор адмирал Н.Г.Кузнецов в июне 41 года своевременно привёл весь наш флот в состояние полной боевой готовности, и он дал достойный отпор врагу утром 22 июня, но, конечно, это не избавило ни от огромных трудностей, ни от тяжёлых потерь. Годенко принимал участие в героической обороне Таллина, который был главной базой Балтийского флота, а 28 августа уже под немецким огнём по морю, кишащему минами начался беспримерный переход всего флота из оставленного Таллина в Кронштадт. Накануне корабли приняли на борт 23 тысячи военных и гражданских лиц, из них при переходе погибло более четырёх тысяч, а из 195 кораблей разного рода погибли 53 судна. Минёр Годенко не только всё это видел своими глазами, но и запросто мог оказаться в числе этих четырёх тысяч. Дело обошлось ранением, двумя месяцами госпиталя.

Адмирал Кузнецов потом писал: «Боевое ядро флота удалось сохранить. Оно сыграло важную роль в обороне Ленинграда».

Упомянутая выше перемена некоторыми из нас своего литературного жанра была не главным в судьбе нашего курса, главным оказалась совсем другая перемена, случившаяся в конце 80-х годов, когда мы давно уже не были вместе, а кто где, но, конечно, считали себя однокашниками, односумами, и порой, перефразируя известные строки Пушкина, кто-то из нас твердил:

Куда бы нас ни бросила судьбина,
Какой бы мы ни выбрали маршрут,
Всё те же мы: нам целый мир — чужбина,
Отечество — родной Литинститут.

И вдруг всё затрещало, посыпалось и рухнуло. В этой катастрофе одни, в том числе мы с Годенко, попросту говоря, остались советскими людьми, защитниками русского советского мира, другие… ну, скажем так: они сильно невзлюбили нас. Особенно острые противостояния возникли у Бондарева с Баклановым, у меня с Сарновым, который поносил даже наши прекрасные Дома творчества, уверял, что там и лампочек-то электрических не было, и мы приезжали со своими, и кормили нас одними несъедобными кнелями.

Но, коснувшись разлома нашего курса, я обязан кое-что поведать, кое-что напомнить и об однокурсниках в связи со знаменитым своей подлостью письме 42-х, вошедшем в литературный оборот под брендом «Раздавите гадину!». Оно было напечатанном в «Известиях» 5 октября 1993 года, в день, когда рыли могилы для защитников конституции, расстрелянных 3 октября в Останкино и 4-го у Дома Советов и в самом Доме на Краснопресненской набережной. Под этим предательским письмом стояли подписи московских писателей, но не обошлось и без некоторых особенно эффектных «провинциалов» — здесь казался и Герой Гранин, и Герой ак. Лихачёв, и Герой Астафьев — как без Героев! Был и четвёртый Герой, но я думаю, что подпись поставил не он, тогда тяжело больной фронтовик, а его расторопная супруга.

Эти 42 требовали у президента Ельцина продолжить позавчерашние и вчерашние расправы — теперь над их собратьями. Так вот, сообщаю, что под этим позорным письмом подписались только три наших с Мишей литинститутских однокурсника. Двое из них уже умерли с пеной на губах, третьему уже за девяносто, возможно, болеет, потом дети, внуки… Ну, как! Да, из 42 примерно человек 30 уже держат отвеет перед Всевышним. Полезно знать и то, что русских среди подписантов оказалось человек 10–12: поэтесса Татьяна Кузовлёва, пародист Иванов, Александр Кушнер…

Годенко был одним из самых старательных тружеников литературы о Великой Отечественной войне… 21 сентября исполнилось сто лет со дня рождения Константина Воробьёва. Это был мужественный, честный человек, хороший писатель, но не надо, как в некоторых юбилейных статьях, городить вокруг него частокол из великих имён — Толстой, Достоевский да ещё и Шолохов, Леонов… Но ещё хуже, что сейчас вытащили то, что когда-то писал о Воробьёве «Божий меч» Солженицын. В мифологии древних греков был царь Мидас. Всё, к чему он прикасался, превращалось в золото. Солженицын это анти-Мидас: всё, к чему он прикасался, становилось дерьмом. Вот через посредство Воробьёва он в очередной раз коснулся советской литературы. И что с ней стало? Оказывается, до появления в 1963 году повести Воробьёва «Убиты под Москвой» «даже честные публикации о войне были искажены утайками и полуправдой». Даже честные! Надо ли упоминать нечестные. Но у кого же, где унюхал анти-Мидас утайки — не у Шолохова ли в романе «Они сражались за родину» или в статье «Наука ненависти»? Не у Твардовского ли в «Тёркине»? Не у Симонова ли в романе «Живые и мёртвые»? У кого и где разглядел полуправду — не у Гроссмана ли в романе «Народ бессмертен»? Не у Некрасова ли в «Окопах Сталинграда»? Не у Евгения ли Носова в «Красном вине победы»?.. Такие вопросы можно задавать долго. А ведь он-то, анти-Мидас, ни одного имени, ни одной книги не назвал. А я в этом ряду назову и роман «Минное поле» Михаила Годенко, который вышел буквально вслед «Убитым под Москвой».

К слову можно заметить, что зимой 41–42 годов под Москвой были не только убитые. Была ещё и первая за всю Вторую мировую войну победа над фашистами, был первый их разгром. А убитые… В оборонительных боях с 30 сентября 41 года по 5 декабря безвозвратные потери Красной Армии составили около 515 тысяч, а в наступательных боях с 5 декабря по 7 января 1942 года мы потеряли 140 тысяч. Вот какой ценой спасли город, о котором великий поэт не зря сказал:

Москва! Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось,
Как много в нём отозвалось…

Теперь отзываются в этом слове и названные страшные цифры. И победа, одержанная тогда.

Я встречался с Михаилом чаще, чем с кем-либо из однокурсников: мы были соседями по даче и захаживали друг к другу, беседовали о разных разностях, обменивались книгами, газетами. Сошлись мы в оценке поэта Р. Да, искренний, душевный поэт, патриот, но почему такой ажиотаж? Четыре памятника уже поставили. Мы недоумевали.

Часто говорили о страшных делах на Украине. Он родился в Запорожской области, а вырос в Ворошиловградской (Луганской). Остро переживал за всё, что там творилось. В одну из последних наших встреч прошлым летом он вдруг сказал: «Знаешь, а ведь я, оказывается, русский!» — и весело засмеялся. Не знаю, что за этим стояло: то ли действительно обнаружились какие-то сведения о происхождении, то ли он хотел таким образом отстраниться от тех позорных дел на его родине… Не знаю. Но он так сказал.

ВСТАВАЙТЕ, ЛЮДИ РУССКИЕ!

В.С. Бушин

Демагогия, как и все на свете, тоже бывает разная — по размаху, звону, пошибу… Самая подлая демагогия та, в которой идет спекуляция на смерти. А тут, о чем мы хотим сказать, не одна смерть, а две, и к тому же демагог , точнее демагогша, их еще и сталкивает. Это смерти Сталина и композитора Прокофьева, случившиеся в один день — 5 марта 1953 года. А столкнула их сотрудница известной музыкальной школы Гнесиных мадам Кирнарская Дина Константиновна, доктор музыковедения, нередко появляющаяся на экранах наших телевизоров то с хлопушкой в руках, то с барабаном на животе. Эти музыкальные инструменты помогают доктору вколачивать свои прогрессивные идеи в головы телезрителей.

Дина Константиновна не застала те великие смерти, еще не успела родиться, чтобы наводить порядок в этом мире, но когда бабушка рассказала ей, что в тот день в Москве невозможно была купить цветы для похорон Прокофьева, она бурно вознегодовала: да как же так? Ведь его знаменитую ораторию «Вставайте, люди русские!» в фильме «Александр Невский» надо понимать как призыв всем дл одного встать и идти на его похороны!

Вот и 22 сентября Дина Константиновна опять появилась на наших экранах с барабаном на животе и начала гневно барабанить: какой позор! 5 марта 1953 года народ пошел на похороны тирана, а не великого композитора, что это за народ!..

Мадам, вероятно, уверена, что если бы одновременно умерли президент Рузвельт и Чарли Чаплин, то американцы пошли бы только на похороны знаменитого артиста. Великая нация!..

Да, на похоронах Сталина было так много народа, что даже их организаторы не ожидали, и на Трубной площади образовалась давка и, увы, были жертвы. А на похоронах Ленина народа было, может быть, и больше, да еще в невероятный мороз. А люди шли, мерзли, жгли костры… И вот Маяковский, который был не менее знаменит, чем Прокофьев, писал:

Кто сейчас
оплакал бы
мою смертишку
в трауре вот этой
безграничной смерти…

Судя по всему, Кирнарская думает, что это ей впервые пришло в светлую голову так эффектно и разоблачительно столкнуть две великих смерти. Мадам, до вас это делали неоднократно люди вашего закваса — доктора, профессора, повара… Как и вы, они делали вид, будто эти смерти, так сказать, в одной плоскости. И ханжество, демагогия этой спекуляции давным-давно были разоблачены и высмеяны.

Но бесстыдное столкновение двух смертей для мадам Кирнарской лишь повод для очередного словесного фонтанирования о «культе личности и его последствиях».

Писатель Юрий Аракчеев в «Российском писателе» убедительно показал истинную цену этого дамского фонтанирования. Статья тем более убедительна, что в свое время, еще будучи студентом, автор поверил клеветническому докладу Хрущева в 1956 году на ХХ съезде партии и даже выступал в печати с поддержкой этого лживого доклада. Но вот прошли годы, никто ему медовый пряник не давал, он просто сравнил, сопоставил то, что было, с тем, что есть, и понял: Сталин великий государственный муж, под его руководством наша родина добилась невиданных успехов: она стала второй экономической державой мира, первой — космической, единственной — по вкладу в разгром фашизма и небывалой — по социальным благам для народа.

Читатели дружно и горячо поддержали Ю.Аракчеева как в правде о сталинской эпохе, так и в разоблачении нынешней благодати. Но, конечно, нашлось и несколько бурно несогласных. Нет нужды цитировать и разбирать их измышлизмы, это и мадам Кирнарской не интересно, ибо все они люди её уровня, её потенции, её круга. Но для иллюстрации один читательский отклик я все же приведу. Вот он:

Валерий (из Ленинграда)

«Сталин, эта «великая личность», планомерно уничтожала собственный народ, выдёргивая лучших — в городах, деревнях. Поэтов, писателей, учёных…».

И сразу вопрос: зачем истреблял-то свой народ, да еще планомерно, как при Ельцине, когда вымирали по миллиону в год? Он, Иосиф Виссарионович, что, был агентом мирового империализма, засланным в Советскую Россию? И как объяснить, что при всей планомерности и длительности истребления население все росло и росло, да так, что, несмотря на огромные потери в Гражданской воне и тем более в Отечественной, выросло примерно со 150 миллионов человек почти до 300 миллионов? А вместе со всем народом росла и культура, плодотворно работали замечательные ученые, писатели, художники, музыканты, в 1946 году в трудную послевоенную пору, например, на Украине восстановили взорванный немцами великий Днепрогэс, а в Москве открыли школу Гнесиных. А есть ли ныне, в путинско-кирнарскую эпоху что-то персонально сопоставимое, допустим, с таким ученым, как Курчатов, с такими художниками, как писатель Шолохов, скульптор Вучетич, режиссер Герасимов, композитор Шостакович, артист Смоктуновский, певец Магомаев, да хотя бы и шахматист Карпов, хотя бы и футболист Яшин? Вот недавно умер последний российский нобелиат Жорес Алферов. Его последними словами были: «Власть без мозгов». Кто его заменит — Жириновский? Ирина Яровая? Мария Захарова?

Читаем дальше: «Недаром великий психиатр Бехтерев поставил Сталину диагноз — «паранойя» и был уничтожен через день». Неужели через день? В.М.Бехтерев умер в 1927 году, тогда на первом плане ещё Троцкий красовался, и ещё не было ни Ежова, ни Берии. Кто же уничтожил? Неужели Дзержинский?.. Но какой диагноз, Валерий, вам поставить, если человек тридцать лет вел великую страну от победы к победе и сделал сверхдержавой, а вы голосите: параноик! Значит, какая замечательная штука — паранойя! Вот вам бы хоть кусочек, хоть бы грамм сто на двоих с Диной Константиновной… А кроме того, советую поинтересоваться, что говорила о диагнозе своего знаменитого деда его знаменитая внучка Наталья Петровна Бехтерева, академик (1924–2008). Ведь до вас для подтверждения достоверности знаменитого диагноза господа из своры ваших собутыльников ссылались именно на неё, хотя ей не было и трех годочков, когда дедушка преставился. Есть сведения, что Наталья Петровна любезно пригласила их, ваших однодумов, зайти в возглавлявшийся ею Институт мозга для обследования. К слову сказать, Наталья Петровна не вынесла благоухания кирнарско-путинской эпохи, уехала в Германию, умерла в Гамбурге в 2008 году, когда президентом стал еще и Медведев, умнейший человек северного полушария и Мытищ…

Дальше у Валерия много всего подобного сорта, скучно в этом копаться, перейдем сразу к войне: «Огромные потери в войне тоже заслуга Сталина…» Известно ли вам, маэстро, о гитлеровском плане «Ост»? Вот там была действительно программа планомерного истребления русских, и она осуществлялась с немецкой пунктуальностью, помимо прочего были специальные зондеркоманды, занимавшиеся истреблением населения с помощью новейших тогда достижений науки… Именно поэтому наши не боевые, а общие потери в годы войны гораздо больше немецких. А боевые примерно одинаковы. Но вы о таких делах фашистов — ни слова, будто их и не было. У вас виноват в гибели наших солдат Верховный Главнокомандующий. Вот так же ваш коллега Иосиф Бродский обвинял маршала Жукова:

Сколько он крови пролил солдатской!
Что ж, горевал?..
Что он ответит, встретившись в адской
Области с ними? Полный провал…

Вот как! Еще и в ад отправил и Жукова и всех погибших в Великой Отечественной войне. Тут так и рвется из души «Вставайте, люди русские!» Вставайте против этих заморских и домашних клеветников!..

Но Валерий неколебим: «Почитайте воевавшего тогда писателя В.Астафьева, его «Прокляты и убиты». Перед Берлином американцы остановились, а наши положили 400 000 убитых солдат за его взятие…

Приходится и тут горько разочаровать правдолюба-кирнарца: Виктор Астафьев, дружок, был в военном отношении человеком, увы, малограмотным. Он не умел даже читать военную карту. Стрелки на картах указывают, куда войско движется, его направление, отступает оно или наступает. Иногда у основания стрелки пишут, что это за войско — дивизия, корпус, армия… Астафьев же почему-то решил, что все стрелки это непременно армия. И, подсчитав, что красных стрелок больше, чем синих, сделал еще более нелепый вывод: будто мы всегда, во всех сражениях имели трех-четырехкратное превосходство в силах над немцами, чего не было и не могло быть.

И вы, Валерий, как ваш любимый писатель, пишете о том, чего не знаете: «Перед Берлином американцы остановились, а наши…» Интересная картина: те подошли с запада, наши — с востока, стоят и думают, что дальше делать. Американцы решили: больно он нам нужен, этот Берлин, у нас в штате Нью-Гэмпшир есть своей Berlin, а этот пусть русские берут, если хотят… Ах, Валерий, ах, Митрофанушка, ведь есть же книги, где все это описано, заглянул бы. Некогда ему, надо Кирнарскую смотреть по телевидению…

А дело-то было вот как: 25 апреля западнее Берлина в районе Кетцина танковые войска 1-го Белорусского фронта (маршал Жуков), наступавшие с юго-востока, и танковые войска 1-го Украинского фронта (маршал Конев), наступавшие на Берлин с северо-запада, соединились, и город, вся громадная берлинская группировка немецких войск оказались в окружении. И никаких американцев поблизости — хоть шаром покати -не было, и как ни голосили в сторону запада танкисты 2-й гвардейской танковой армии 1-го Белорусского и танкисты 4-й гвардейской танковой армии 1-го Украинского «Янки, где вы?! Жмите сюда!! Вместе будем Берлин брать!!!», — никто не отозвался…

И вскоре Красная Армия начала штурм, группировку расчленили… 30 апреля Гитлер и Геббельс дезертировали на тот свет, первый прихватил жену Еву, а второй — жену Магду да еще и шесть детишек. И 2 мая над рейхстагом полыхнуло знамя Победы…

Кирнаровец уверяет, что « наши положили 400 тыс. убитых солдат за взятие Берлина». Интересно, это он тоже у Астафьева прочитал или вместе с Диной Константиновной докопались?

Астафьев — это военное невежество, но ещё хуже, что он был сознательным лжецом. Однажды в беседе с критиком И.Курбатовым он в непонятном порыве откровенности признавался, что за хорошие деньги может написать что угодно. Это было напечатано в «Известиях». Да мы и раньше видели его угодливую лживость. В советское время на страницах «Правды» Астафьев проникновенно, со слезой восторга лгал, как лихо при ничтожных потерях, словно играючи, мы громили немцев, а после контрреволюции на страницах «Московских новостей», выходивших на пяти европейских языках, так же проникновенно, с того же качества слезой ельцинский Герой социалистического труда лгал, как лихо при ничтожных потерях, словно играючи, немцы громили нас.

В свое время, прямо обращаясь к нему со страниц газеты «3автра», я уличал Астафьева во лжи. Могу прислать вам газету, Валерий, дайте адрес. Впрочем, можете и сами прочитать в моей книге «Честь и бесчестие нации». Там есть «Письмо ровеснику Виктору Астафьеву о нашей солдатской молодости». Эту книгу можно найти и в интернете. Мой адресат ни разу не ответил, хотя ведь мы были хорошо знакомы — ответить было нечего.

«400 тысяч»… Да, наши безвозвратные потери были большие, но все-таки не 400 круглых тысяч, а 78291 человек (Г.Ф.Кривошеев и др. Книга потерь. М., 2009, с.171). Это во сколько же раз тут вранье превышает правду? Раз в пять. Обычное дело для Солженицына, Астафьева, Соколова, Солонина… Вот вы и начитались такой литературы, Валерий. А раскинуть мозгами, сопоставить факты вам то ли некогда, то ли не умеете или не желаете. А ведь речь-то идет об истории вашей родины.

Но Валерий неисчерпаем, ведь до него было столько страниц написано, столько часов наговорено, такие вороха натасканы… И он все освоил, поглотил, не подавился. Вот и еще: «В колхозах работали крепостные по сути люди…»

Мне, как внуку председателя колхоза им. Марата в деревне Рыльское Тульской области, есть что сказать. В этой заурядной деревне в 30-е годы были и работали не только церковь, но и больница с родильным отделением, и школа-десятилетка. Назовите вы мне такую деревню сейчас хотя бы под Москвой или под Ленинградом… В деревне жили с крепостным отцом и крепостной матерью мои двоюродные крепостные сестры Клавдия и Антонина. В надлежащее время крепостные девушки окончили свою деревенскую школу и, получив дипломы, поехали учиться — Клава в Ленинград, а Тоня в Москву. И со своими деревенскими дипломами они в столицах прошли конкурс и были приняты в столичные институты, которые успешно окончили. Сейчас они в почтенных летах и обе живут в прекрасном Минске. Хотите, Валерий, телефон? Можете поговорить. Они вам прочистят ваши крепостные мозги. Вы-то, безоглядно кирнарствуя, не можете назвать ни одного имени, ни одного примера, кроме нелепых, а тут вот вам — живые люди.

Вставайте, люди русские
На славный бой, на смертный бой!
Вставайте люди вольные
За нашу землю честную!
Живым бойцам — почёт и честь,
А мёртвым — слава вечная!
За отчий дом, за Русский край
Вставайте, люди русские!..

КАК ЖИВЕТСЯ ВАМ ГЕР ГЕНЕРАЛ?..

Владимир БУШИН

Письмо генерал-майору Борису Полякову, командиру 4-й гвардейской Кантемировской танковой дивизии, 4 октября 1993 года расстрелявшей ДОМ СОВЕТОВ :

Как живётся вам, герр генерал Поляков,
В вашей тёплой с охраной у входа квартире?
Как жена? Как детишки? Достаток каков?
Что тревожит, что радует вас в этом мире?

Вы довольны ли мздою, отваленной вам,
Из народной казны за народные жизни?
Или надо ещё поднатужиться нам –
Всей слезами и кровью залитой Отчизне?

А довольны ли ими полученной мздой
Сослуживцы, что били по «Белому дому»? –
Офицеры Ермолин, Брулевич, Рудой.
Или надо накинуть, допустим, Рудому?

А повышен ли в звании Серебряков?
Неужели всё те же погоны майора?
А напарник-убийца кретин Петраков?
Ну, а вся остальная кровавая свора?

А Евневич, Таманской гвардейской комдив,
Навещает ли вас, боевого собрата?
Не судачите ль с ним, по стакану хватив,
Что всё ближе тот день, когда грянет расплата?

Говорят, что запил капитан Башмаков,
Будто спятил от страха полковник Баканов.
Или это лишь выдумки для простаков,
Тщетно ищущих совесть в душе истуканов?

Ну, а сладко ли вам, боевой генерал,
С боевою подругой в двуспальной постели?
Иль мешает вам голос, который орал:
— В плен не брать! Даже если б они захотели!

Или видится вам, лишь глаза призакрыл,
С выражением смертного страха и боли
Девятнадцатилетний студентик Кирилл
И шестнадцатилетняя школьница Оля?

Вы не стары сейчас, вы пока что нужны,
Но настанет пора и отправят в отставку,
И захочется вам позабыть свои сны,
Тихо выйти во двор и присесть там на лавку.

А потом захотите и к тем старикам,
Что «козла» во дворе забивают часами.
Это отдых уму и усталым глазам,
По которому вы столковались и сами.

Подойдёте, приветливо вскинете бровь,
О желании сблизиться скажете взглядом,
Но на ваших руках вдруг увидят все кровь,
И никто не захочет сидеть с вами рядом.

Хоть никто вам при этом не бросит в глаза
Возмущенного, резкого, гневного слова,
Но по лицам как будто метнётся гроза
И поспешно оставят вас, будто чумного.

Вы возмездье страны заслужили давно.
Вам Иуда и Власов – достойная пара.
Но когда старика не берут в домино,
Это, может быть, самая страшная кара.

Хоть в глаза вас никто до сих пор не корил,
Но какая у вас проклятущая доля!
Вот стемнеет, и снова – студентик Кирилл
И шестнадцатилетняя школьница Оля…

Вот и всё, что хотел вам сказать, генерал,
Это ныло во мне, словно старая рана.
Ты гвардейской дивизии славу продал.
Получи на прощанье плевок ветерана.

19 января 1994 года.

Бушин В.С. Зарплаты путина и Ленина

Вы слышали? Нашему президенту, работающему пенсионеру Владимиру Владимировичу Путину повысили зарплату. Ну наконец-то! Вот они с Сергеем Шойгу — это показали по всем каналом телевидения по нескольку раз — летали на днях в Саянские горы прогуляться, отдохнуть на дикой природе, пособирать грибов, брусники. Ведь сколько стоят билеты на самолёт туда и обратно! (Если бы только туда…). Поди, половину месячной зарплаты. А что остаётся жене на хозяйство? И как хорошо, кстати, ведь у Путина как раз день рождения, 67 годочков стукнуло.

Писатель Бушин.В.С.

Вы слышали? Нашему президенту, работающему пенсионеру Владимиру Владимировичу Путину повысили зарплату. Ну наконец-то! Вот они с Сергеем Шойгу — это показали по всем каналом телевидения по нескольку раз — летали на днях в Саянские горы прогуляться, отдохнуть на дикой природе, пособирать грибов, брусники. Ведь сколько стоят билеты на самолёт туда и обратно! (Если бы только туда…). Поди, половину месячной зарплаты. А что остаётся жене на хозяйство? И как хорошо, кстати, ведь у Путина как раз день рождения, 67 годочков стукнуло.

Чем был занят в этом возрасте Александр Македонский? Он не дожил до пенсионного возраста, умер в 32 года. Чем был занят Наполеон? И он не дожил ни до пенсии, ни до повышения зарплаты, умер в 52 года. Чем был занят Сталин в 67 лет? Это был 1946 год. Вместе со всем народом Сталин широко отпраздновал великую победу над немецким фашизмом, одержанную под его руководством, поклонился в пояс русскому и всему Советскому народу за эту победу и распорядился составить новый пятилетний план восстановления и развития советской экономики, вплотную занялся этим важным делом.

Впрочем, позвольте, чего ж хорошего в нынешнем повышении зарплаты президенту? Мы привыкли довольствоваться подачками. Неужели не могли пораньше лет на пятнадцать, учитывая, как выразился недавно Ильхам Алиев, «фактор Путина» во всей нашей нынешней благодати. Могли! Особенно если вспомнить, что, допустим, Алексей Миллер, глава Газпрома, как и некоторые другие госслужащие, по данным интернета, получает до одурения дикую зарплату — 58 млн рублей в месяц, а глава государства — глава! — что-то около 6–8 жалких миллионов. Конечно, давно могли повысить. Но вот они, двойные стандарты! Я не понимал, почему президент так часто говорит о них. Оказывается, он сам беззащитная, беспомощная жертва этих стандартов. Вероятно, он надеялся, что мы, его верноподданные, догадаемся о его страданиях и защитим бедолагу. А мы, позорники…

Ну, ладно, что было, то было, и этого не может воротить даже Бог. Дело сделано, повысили. Но почему пресс-секретарь Песков счёл нужным сделать об этом специальное заявление? Он разъяснил: оказывается, это не подарок президенту к дню рождения, а «плановое мероприятие», предусмотренное Указом, подписанным самим Путиным. Выходит, сам себе повысил в плановом порядке. В плановом! От плановой экономики из-за отвращения к социализму они решительно отказались, барахтаются в бесплановой, а повышение своих зарплат у них, оказывается, плановое. Диво дивное, чудо чудное!

И тут вспоминается одно неплановое повышение зарплаты в Советское время тоже фактическому главе государства. Дело было в начале 1918 года. Управляющий делами Совета народных комиссаров В.Д.Бонч-Бруевич повысил зарплату председателю Совнаркома В.И.Ленину. Этот факт имел последствие в виде такого документа:

«Управляющему делами Совета Народных Комиссаров
Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу.

Ввиду невыполнения Вами моего настоятельного требования указать мне основание для повышения мне жалования с 1 марта 1918 г. с 500 до 800 руб. в месяц и ввиду явной беззаконности этого повышения, произведённого вами по соглашению с секретарём СНК Николаем Петровичем Горбуновым в прямое нарушение декрета СНК, объявляю Вам строгий выговор.

Председатель Совета Народных Комиссаров
В.Ульянов (Ленин)
23 мая 1918 г.»

А ещё вот что вспомнилось… После смерти Сталина при описании его вещей была обнаружена сберкнижка. В ней числилось 3 тысячи рублей. И думается: все были и есть смертны — Александр Македонский, Наполеон, Ленин, Сталин… Увы. Смертны и нынешние обитателя Кремля. Так после кого из них останется сберкнижка, на которой 3 тысячи?

Зарплаты Путина и Ленина